Анна Первая

       Она вздыхала так:

       «Мной матушка скончалась…»,

       мешая кочергой в печи свою печалость,

       и ни лежать, ни сесть от боли не могла,

       и так жила она в предсмертьи на коленях,

       и на нее в мучительных моленьях

       чуть золотой лицом от искр в поленьях

       Бог, побледнев, смотрел из красного угла.

       Прабабка всех – и Анны, и Марины,

       Одоевцевой и Раисы Блох,

       она всех женщин пишущих мирила,

       но тут, к несчастью, не помог и Бог.

       Когда из живота чекисты Ольге

       ребенка вышибали сапогом,

       кровавые ошметки и осколки

       из Анны Буниной и красной комсомолки

       над всей Россией реяли кругом.

       И, Беллы Ахмадулиной прапра,

       под шляпой,

       смётанной парижистой иголкой, –

       она явилась к Сахарову в Горький

       и хризантемами мильтонов прорвала.

       Есть в женщинах-поэтах постоянность

       достоинства, в отличие от нас.

       Та Анна на коленях настоялась

       за них за всех. Вот кто – не Бог их спас.

       Собрав и издав «Строфы века», антологию русской поэзии ХХ столетия, Евгений Александрович Евтушенко на этом не успокоился. Он завершает работу над трехтомной антологией «В начале было Слово». Период, который она охватывает, обозначен в подзаголовке: «Десять веков русской поэзии».

       Работа поистине грандиозная. А если учесть, что обо всех значительных русских поэтах Евтушенко написал свои стихи, кажется, в будущем году мы получим совершенно уникальное издание. Выйдет оно в издательстве «Искусство» под редакцией Владимира Радзишевского. Но произойдет это не раньше осени 2005 года.

       А пока «Новая» начинает печатать «избранные места» из антологии Евтушенко. Причем мы не будем публиковать «Я помню чудное мгновенье...» или «Свеча горела на столе…», а отдадим газетную площадь преимущественно менее известным стихотворениям и поэтам.

       Сегодня — первая публикация. Ее героиня — Анна Бунина, быть может, первая значительная русская поэтесса.

       Отдел культуры

 Анна БУНИНА1774 (село Урусово Рязанской губернии Ряжского уезда) – 1829 (село Денисовка той же губернии)

       Первая в ряду значительных русских поэтесс. Принадлежала к тому дворянскому роду, из которого вышли Василий Жуковский и Иван Бунин. Анна Ахматова называла ее своей прабабкой. Бунина действительно приходилась теткой деду Ахматовой по материнской линии.

       По словам самой Буниной, ее первые годы «были исполнены душевных, последние – телесных скорбей и недугов». В стихотворении «Хоть бедность не порок…» (1813) она рассказала о своих злоключениях, которые начались со смерти матери и скитаний по близким и дальним родственникам и продолжились в Петербурге, где всё оставленное отцом наследство ушло на нужды образования.

       Три брата у меня,

       сестрами самтретья, –

       И всем меньшая я.

       Мной матушка

       скончалась;

       Зато всех хуже

       я считалась.

       Дурнушкою меня

       прозвали!

       Мой батюшка

       в печали

       Нас роздал всех

       родным.

       Сестрам моим

       большим

       Не жизнь была, –

       приволье!

       А я, как будто

       на застолье*,

       В различных девяти

       домах,

       Различны принимая

       нравы,

       Не ведая забавы,

       Взросла в слезах…

       Наскучил мне и белый

       свет!

       Достигша

       совершенных лет,

       Наследственну взяла

       от братьев долю,

       Чтоб жить в свою мне волю.

       Тут музы мне

       простерли руки!

       Душою полюбя науки,

       Лечу в Петров я град!

       Заместо молодцов

       и франтов,

       Зову к себе педантов**,

       На их себя

       состроя лад.

       Но ах! Науки здесь

       сребролюбивы!

       Мой малый кошелек

       стал пуст!

       За каждый период

       игривый

       За каждое

       движенье уст,

       За логические фразы,

       Физически проказы,

       За хлеб мой и за дом

       Платя наличным

       серебром,

       Я тотчас оскудела, –

       И с горем пополам

       те песни пела,

       Которые пришли

       по вкусу вам.

       Стихи Буниной «пришли по вкусу» самым разным поэтам. Карамзин заметил, что «ни одна женщина не писала у нас так сильно». Крылов сам прочитал в публичном заседании «Беседы любителей русского слова» в ноябре 1811 года ее поэму «Падение Фаэтона» на сюжет из «Метаморфоз» Овидия. Бунина ответила благодарными и не лишенными самоиронии стихами:

       Читая баснь паденья

       знаменита,

       Улыбкой оживил ты

       лица всех гостей,

       И честь того прешла

       к стране пиита.

       Во мзду заслуги сей

       Я лавры, сжатые

       тобою,

       Себе надменно

       не присвою.

       Когда б не ты

       ее читал,

       Быть может, Фаэтон

       вторично бы упал.

       Кюхельбекер в 1820 году в рецензии на первый том трехтомного «Собрания стихотворений» Буниной воскликнул: «Какая сильная, живая поэзия!».

       Зная о материальных затруднениях поэтессы, один из председателей «Беседы любителей русского слова» Шишков и полководец Кутузов выхлопотали ей у императора ежегодный пенсион в две тысячи рублей.

       Переводя с французского, подражая античным авторам, Бунина не обошла вниманием русскую народную поэзию, отозвалась на события Отечественной войны, посвятила стихи воинам, погибшим при Бородине.

       Полтора десятилетия она тяжело болела: рак груди не оставил ей шансов выжить – вот они, «телесные скорби и недуги». Под конец она проводила дни и ночи на коленях – ни сидеть, ни лежать уже не могла, но продолжала работать. Свою последнюю книгу, которая вышла за полгода до смерти, Бунина надписала Российской академии, пометив: «со смертного и страдальческого одра».

       * Застольными в деревнях называются дворовые люди.

       ** Здесь – педагогов. (Ред.)

       Отпирайтеся, кленовые!

       Дружно настежь отворяйтеся

       Вы, ворота Веил-Брукские!

       Пропустите красну девицу

       Подышать текучим воздухом!

       Душно ей здесь взаперти сидеть,

       За четыремя оградами,

       За четыремя воротами!

       Что за первыми воротами

       Хмель к жердинкам прививается;

       За вторыми за воротами

       Ярая пшеничка стелется;

       Что за третьими воротами

       Круторогая коровушка

       На пуховой травке нежится,

       С резвым маленьким теленочком;

       За четвертыми воротами

       Стоит терем на пригорочке,

       Бурным ветрам как игрушечка!

       Нету терема соседнего,

       Нету деревца ветвистого!

       В терему том красна девица,

       Чужеземная заморская,

       Под окном сидит печальная!

       Заплетает кудри черные

       Через крупну нить жемчужную,

       Слезы крупные роняючи,

       Заунывно припеваючи:

       «О! неволя ты, неволюшка!

       Королевство чужестранное!

       Холишь ты мою головушку

       Пуще гребня частозубчата!

       И хмелинка не одна цветет,

       Вкруг жердинки увивается.

       И пшеничка не одна растет,

       Не былинкой, целой нивою!

       Круторогая коровушка

       Не одна в долине кормится!

       Только я одна сироткою,

       Будто пташка, взаперти сижу».

       Между 1815 и 1817

       Разлука – смерти образ лютой,

       Когда, лия по телу мраз,

       С последней бытия минутой

       Она скрывает свет от глаз.

       Где мир с сокровищми земными?

       Где ближние – души магнит?

       Стремится мысль к ним –

       и не с ними;

       Блуждает взор в них – и не зрит.

       Дух всуе напрягает силы;

       Язык слагает речь, – и ах!

       Уста безмолвствуют

       остылы:

       Ни в духе сил нет, ни в устах.

       Со смертию сходна разлука,

       Когда, по жилам пробежав,

       Смертельна в грудь вступает

       мука

       И бренный рушится состав.

       То сердце жмет, то рвет на части,

       То жжет его, то холодит,

       То болью заглушает страсти,

       То муку жалостью глушит.

       Трепещет сердце – и престало!

       Трепещет вновь еще сильней!

       Вновь смерти ощущая жало,

       Страданьем новым спорит с ней.

       Разлука – смерти образ лютой!

       Нет! смерть не столь еще

       страшна!

       С последней бытия минутой

       Престанет нас терзать она.

       У ней усопшие не в воле:

       Блюдет покой и вечный хлад;

       Разлука нас терзает боле:

       Разлука есть душевный ад!

       Когда… минута роковая!

       Язык твой произнес «прости»,

       Смерть, в сердце мне тогда

       вступая,

       Сто мук велела вдруг снести.

       И мраз и огнь я ощутила, –

       Томленье, нежность, скорбь

       и страх, –

       И жизненна исчезла сила,

       И слов не стало на устах.

       Вдруг сердца сильны трепетанья;

       Вдруг сердца нет, – померкнул

       свет;

       То тяжкий вздох, – то нет дыханья:

       Души, движенья, гласа нет!

       Где час разлуки многоценной?

       Ты в думе, в сердце, не в очах!

       Ищу… всё вкруг уединенно;

       Зову… всё мёртво, как в гробах!

       Вотще я чувства обольщаю

       И лживых призраков полна:

       Обресть тебя с собою чаю –

       Увы! тоска при мне одна!

       Вотще возврат твой вижу скорый;

       Окружным топотом будясь,

       Робея и потупя взоры,

       Незапно познаю твой глас!

       Вотще рассудка исступленье, –

       Смятенна радость сердца вновь!

       Обман, обман! одно томленье…

       Разлука не щадит любовь!

       Разлука – образ смерти лютой,

       Но смерти злее во сто раз!

       Ты с каждой бытия минутой

       Стократно умерщвляешь нас!

       <1819>

       Прелестное дитя, порхая,

       стоны слышит;

       Склонил из мака скиптр,

       и вдруг всё тихо стало:

       Напастей, горестей как будто

       не бывало!

       О, други! радуйтесь! страдалица

       не дышит.